Пьяный Алымов (то был «День части» или «День дьявола», как его именовали трезвенники) на бульваре неподалеку от штаба подцепил даму «со стажем» и потащил ее через КПП в свой кабинет на второй этаж управления.
Караульный и «суточные» дежурные, будучи друзьями Алымова, его восторженными слушателями и собутыльниками, беспрепятственно пропустили обоих в часть, хотя это было воинское преступление.
— Какая муха тебя укусила? — смутился Алымов. — Такие слова тебе совсем не идут. Другой на моем месте возмутился бы и...
— Что «и»?!..
— Не кипятись, Рокшин, — переменился в лице Алымов. — Я к тебе по делу, но если ты не в духе...
— Нет, почему же, — ответил Рокшин уже примирительно, чувствуя, что не совсем прав и «вина» Алымова была лишь в том, что он попал «под раздачу» в самый неподходящий момент его глубокого душевного разлада.
Немного еще помолчав в нерешительности, Алымов поведал Григорию о своем деле. Оказалось, что тот самый офицер, чем-то так сильно «насоливший» генералу Ковалеву на совещании в главном штабе и строго наказанный по алымовскому рапорту, пытался повеситься. И, хотя это было «не всерьез», как считали и жена офицера, и сам Алымов, однако факт попытки суицида был налицо, и утаивать это считалось почти преступлением.
Что делать с этим персонажем Алымов просто не знал. Бедолага просил скрыть все, ссылаясь на то, что это было минутной слабостью, вызванной стечением многих негативных обстоятельств: он поссорился с женой, попал к тому же в автомобильную аварию и как ее виновник должен был выплатить пострадавшему неприемлемую для него сумму ущерба.
— Что делать? Может, обезопасить себя на всякий случай, доложив генералу? — спрашивал Алымов.
— Правильно, и лучше при двух свидетелях твоего доклада, — решительно ответил тот. — Одним из них, если хочешь, буду я.
— Ты прочитал мои мысли, —просиял лицом Алымов. — Ты тоже знаешь, как не хочется выносить сор из избы. Но и этому дьяволу-«экселенсу» совсем не помешает такая «вилка в бок»: будет в следующий раз думать, как и за что наказывать.
Окончательно простив Рокшину недавний выпад, Алымов вновь повеселел, а после предложения выпить «мировую» водочки, совсем осмелев, спросил, как у сослуживца «дела с мадемуазель Китаевой». Рокшин вновь сказал насчет отсутствия к ней интереса, и Алымов разоткровенничался:
— А я, по-моему, так крепко с нею влип, что не знаю, как и быть... Редкое создание!.. Говорят, занималась в балетной школе. Обрати внимание на пластику, на походку... Плывет!.. Персик!..Ножки, шейка!..
От удовольствия Алымов причмокнул.
— Ты говоришь о ней, как Паниковский о гусе.
— А ты намеренно опошляешь... Тебе ведь самому она нравится, по глазам вижу.
— Ни капельки.
Алымов, похоже, еще более воодушевился.
«Наивный», — подумал Рокшин.
— А я, как подумаю, что она окажется моею, теряю сознание, — Алымов сомкнул губы и закатил глаза.
По всем статям он походил на роль сердцееда.
«Женщины любят таких чернявеньких здоровяков с аккуратными усиками и всепожирающим взглядом», — про себя заметил Рокшин.
Тембр голоса Алымова — обволакивающий, суливший погружение в глубокое таинство благородной души — был под стать остальным его достоинствам. Пожалуй, лишь Рокшин знал всю «глубину» этой души и мог оценить шансы Алымова в любовном противостоянии с достойной восхищений во всех смыслах молодой женщиной, которой скорее всего и являлась «его» Натали. Если она знает цену мужскому пустословью, то шансы Алымова ничтожны. Жертвами его «обаяния» в основном становились наивные простушки и любящие разнообразие такие же, как и он, искательницы любовных приключений.
— Смотри, Алымов!.. «Возжелавший жену ближнего своего уже прелюбодействует с нею в мыслях своих», — процитировал Библию Рокшин.
— Возжелавший осла жены ближнего своего, это я еще понимаю, — гоготнул Алымов. Он был, как ни странно, тоже знаком с Библией. — Но саму «жену ближнего»?! Это не есть грех!.. Сдерживать в себе природную горячность и искренних чувств!?..Да это даже хуже греха!.. А как, скажи, быть женщине? Для нее ведь не было такого запрета. Ей, стало быть, можно, а нам нет?.. — Алымов гоготнул еще громче и с жаром добавил: — Да если хочешь знать, любить чужую жену — не только не порок, а осознанная необходимость и высшая доблесть... Долг каждого уважающего себя офицера.
— Этот постулат я слышу в тысячный раз.
— Давай еще по рюмочке!
— Пожалуй,— согласился Рокшин, налил еще, и они выпили.
— И кто только придумал иезуитскую казнь любить одну женщину целую жизнь? — вздохнул Алымов.
— Ты ведь, кажется, женат.
— Увы.
Прощаясь, Алымов пожал Рокшину руку и еще раз попытал о планах насчет Натали. Тот успокоил его своим безразличием, и Алымов, как всегда шумно и весело, удалился.