Рокшин отчетливо понимал, что именно он был причиной бесконечного горя Марины.
«Любовь! Что же, собственно, ты есть такое? — спрашивал он себя. — Может то, что я испытывал и испытываю к Марине сейчас? Тоска, грусть, сожаление?.. Нет, это совсем не то, о чем пишут, твердят из всех углов! Самопожертвование?.. Что-то иное. Может, это чувство, пускай и сильное, но замешанное на вещах обыденных: привычке, томлении молодых организмов? Остальное же: долг, уважение, родственность душ и прочие составляющие
— лишь вздор, химеры, праздные измышления не занятого серьезными мыслями ума? Ах, женщины, что вы делаете с нами?!.. Как пестра многочисленная ваша армия, жаждущая простого человеческого счастья!»
Размышляя о такой любви, ушедшей жене, которая оставалась для него таким же невозможным для понимания явлением, как бесконечность Вселенной, он спускался с небес на землю и думал о неожиданно возникшей на его пути Натали. Так по давней привычке давать имена хорошеньким женщинам на французский манер Рокшин окрестил одну из своих новых пассий. Имя девушки, диссонировавшее с ее простеньким образом, умиляло и забавляло.
Наташа Китаева («Натали») — молоденькая работница экспедиционного бюро (в обиходе «экспедиции»), поступившая на службу в управление вооружений всего несколько недель назад, в глазах Рокшина выглядела особым созданием.
Это был взращенный на почве родительского ханжества плод пуританского воспитания. Одежда, макияж — все, что должно было совершенствовать и выгодно выставлять обществу молоденькую женщину с правильными чертами лица, с не имеющей изъянов фигурой, казалось бы, не имели к ней никакого отношения. Все было в Натали донельзя просто. Даже голос, под стать этому общему аскетизму, был несколько глух и окрашен какой-то тоской обыденных фраз. У нее была коротко стриженная «под мальчика» красивая головка и особый нежный и трогательный взгляд обиженного ребенка. Она медленно выговаривала многосложные слова и оттого, видимо, торопясь их высказать, по-детски удивленно моргала. Из ее карих глаз, блестевших по-особенному, казалось, в любую минуту была готова выкатиться созревшая от какой-то обиды невинная слеза.
Поначалу Рокшин намеренно не обращал на Натали никакого внимания. Девушка первой заговорила с ним, и по тому, как она положила свою ладонь поверх его, когда он, стоя у окошка экспедиции, подписывал разложенные документы, Рокшин понял, что бедное дитя уподобилось жертвенному мотыльку и полетело на гибельный огонь напрасных надежд.
Надо отдать ему должное: со своей стороны он не делал к сближению никаких практических шагов: Натали была замужем. Рокшин позволял себе лишь греховный вопрос: надолго ли хватит этого непорочного создания оставаться такой, какая она есть, и, если нет, то как быстро завершит путь к падению, который он сам прошел в далекие юношеские годы, соблазненный красотой увлекшейся им зрелой женщины?
Он искренне гнал от себя изредка залетавшую в голову мысль, что у него с Натали, так непохожей на его Марину, могло бы что-то быть. Рокшин противился этим помыслам, но коварное любопытство снова возвращало ее образ, делая это внутреннее сопротивление почти бессмысленным.
На какой-то момент Рокшин, собрав остатки воли, прогнал грешные чувства. И даже успокоился. Он не видел Натали и не слышал ее голоса несколько недель... Потом его услали в долгую командировку, и она на время стерлась из памяти. Отслужив положенное в проверочной комиссии Главкома в одной из приуральских дивизий, он вернулся домой и обнаружил, что пропустил свое любимое время года — весеннее пробуждение.
Сколько бы ни жил он на грешной земле, всякий раз удивлялся этому настойчивому стремлению замерзшей и уставшей природы вновь возрождаться. Как прекрасен был ее вечный порыв к очередному обновлению. Проталины, истошный гомон ворон, снег, чернеющий и оседающий на глазах, земляные залысины, запах почек, робкие намеки зеленой поросли — все эти первые шаги к пробуждению всегда приводили его в восторг полузабытых юношеских переживаний. Это давало повод думать о бессмертии. Сердце начинало биться в новом ритме надежд на грядущие перемены, от которых хотелось ждать только нового, яркого, наилучшего.
В первый же день после возвращения Рокшин увидел Натали. Был конец рабочего дня. Она вышагивала со своими подругами в сторону КПП, и разговор их был весел и громок, как гвалт весенних птиц. Рокшин ускорился и, поравнявшись, приложил к козырьку фуражки руку и «отдал честь», что вызвало в девичьей стайке дружный молодой смех. Одна Натали осталась серьезной. Она, казалось, не заметила его приветствия и, тряхнув своей маленькой головкой, стала показывать подругам рукой на то, как на крыше здания штаба бригады охраны солдаты сбивали запоздалые сосульки.
Что-то сладкое и нежное шевельнулось в груди Рокшина. Сбавив шаг и пропустив девушек вперед, он проводил взглядом всю группу, отметив про себя: «А как чудно сложена!..» Тонкая фигурка Натали выгодно отличалась от всех остальных.
«Невнимание, конечно, один из способов, обратить внимание... но оно ведь и к лучшему», — подумал он и, миновав КПП, свернул в сторону стоянки такси.